-1-

В кармане четырнадцать сентов
и спички намокли. Однако.
Пришлось привязаться к Винсенту,
плетусь за Винсентом собакой.

А он говорит: "Да пошёл ты!",
идёт, из карманов роняя
то страшные тюбики с жёлтым,
то жёлтые тюбики рая,

то ключики от зазеркалья,
то ириса синие ногти.
И чёрные лужи-канальи
вонзают в дыхание когти.

"Тебя доконает простуда." -
пролаю в сутулую спину.
"Ну что же, простуда - посуда
для жёлтого колера львиных

шагов торопливой пшеницы."
Присядет, по шерсти погладит:
"К чему говорящая снится?
Какою отравою *ляди

поили меня. Подливали
какую отраву подруги?"
Я вижу. Ты видишь едва ли,
что ходим по кругу и в круге,

что я - твой Вергилий досужий,
идёшь окуная ботинки
в провалы и бездны, а лужи -
они для послушной скотинки.

Не выбраться, не оглянуться.
А только - и хлюпают боты -
глядеть как небесное блюдце
хлебает водицу болота.

-2-

Скрипит фанерная кровать.
Как боль моя убога.
Растёт осенняя трава
на голове Ван Гога.

Я глаз не смею приоткрыть,
иначе хлынет кровью
всё, что пытаюсь не любить
и что зову любовью.

О трынь-трава, о рыжий цвет
и красное винишко.
Меня наверно больше нет.
Есть тело и бельишко.

Есть только лунное бельмо,
сухие слёзы снега.
Гожусь ли я - словесный мот -
для бегства, для побега,

которым красный виноград
дотянется до Бога.
Я был бы я и был бы рад,
когда б я был Ван Гогом.

-3-

Отсюда так близко до Господа Бога,
так близко до неба Его -
сырой потолок над лежащим Ван Гогом -
Господень глагол.
Ван Гога объемлет туман самосада.
Но райское облако он.
Поверх терриконов и пропастей ада
Любовь, а не ветхий Закон
набросит спирали косматых созвездий
на неба дремучий Пролог.
Скрутили Ван Гога , как тюбик, болезни,-
гляди-ка, что выплеснуть смог.