-1-

Спала ты, к Солнцу прислонясь,
прозрачна и легка.
Царила ночью, словно Князь
небесного песка.
Носила музыку как плоть,
бледнела как звезда.
Была тем, что сказал Господь.
Была Господним "да".
Но угасали мотыльки
и помрачался свет,
когда ты, сердцу вопреки,
была Господним "нет".

-1a-

Если я во сне,
я скажу сквозь сон
траурной весне
"Здравствуй, Дикинсон".
Пчёлы полетят -
крылья понесут.
И в возне котят -
золото и суть.
Что с того, что я
навсегда уйду,
бабочек семья.
Я её найду.
" Свет земной, прощай.
Эмили, привет.
Пуританский чай
мне тобой согрет.
.................
.................
.................
.................
Эмили, дела.
Извини, пойду.
Греется смола.
Ждут меня в аду."

-2-

Луны прозрачная извёстка
лилась по капле спозаранку
на белых бабочек Амхерста -
и бабочек летали ранки.

Сияли бабочками розы,
курчавя лёгонькие формы.
Авторитет советской прозы
был этой хрупкостью подорван.

А выше, выше, выше, выше
сияли пряди белизною
той, что из-под родимой крыши
чернильной вытекла слезою,

но выйти плотью не посмела?
не захотела? не смогла?
Кому теперь какое дело
до той которая бела,

белее роз и снегопада,
белее ярости январской,
той, что занозою-наградой
вонзилась в русский мой тартарский.

-3-

Ну что же, ну что же, ну что же.
Опять наступает рассвет.
Но музыки нету, похоже.
И музе прощения нет.

Девчонка в голубеньком платье.
Ведь ты же была, ты была.
И вот заплетаешь проклятья,
как раньше веночки плела

из всякой травы подзаборной,
из лютиков и чепухи.
Проклятья твои непритворны
и выглядят, словно стихи.

Проклятья твои неустанны,
горяч флогистонный их ад,
и стонут твои кабестаны,
гудки принимают парад.

Не музыка, звука короста
доспехи горячки твоей.
Морозы, обжёгшие Фроста
меня не ужалят сильней,

меня не ужалят подробней.
Лизну я кипящий мороз
и выступят слёзы прискорбней
увядших по осени роз.

Я не предлагаю "в напёрсток",
я знаю, чем пахнет она,
сгубившая тайну Амхерста
цианистая тишина.

Но, муза, в ответ на сиянье
твоих преисподних огней
есть блёклые воды молчанья.
Они отвечают одне

на то, что собой осенила
музЫка проклятий. Итожь:
а). воды впадают в чернила,
b). эти - в священную ложь.

-4-

Скажи, почему на тебя я завис?
Скажи, отчего я остался?
Так держит безумца оконный карниз,
его побелевшие пальцы

вцепились в последнее, в утро и ночь.
А ты, даже штор не раздвинув,
сумела бедняге-безумцу помочь.
Я вижу крылатую спину

и белое платье и губы, бледней,
чем платье и жемчуга нитку.
Ты столько берущихся штурмами дней
за так отдала недобитку.

-5-

Отшлифовано горло шалфеем,
лакирован настойкой стопарь.
Вот что, друг, лейтенант Дорофеев,
ты мозги мне стихами не парь.

В этом городе, снулом, сутулом,
в этом городе, где мы грешим,
мне "соперницей" мОзги продуло,
сквозняком протестантской души.

Носят крылья в ночи херувима -
херувимы над Мурманском есть.
И она - настоящий, не мнимый,
Дорофеев-пропитая честь,

где-то в Англии Новой.... Да что там!
Разливай по стаканам скорей
эту жаркость небесного пота.
Пусть срывает баржу с якорей.

Я пред Эмили - вечный подросток.
Я не плачу. А хоть бы и так!
Это жемчуг ночного Амхерста
сжал до слёз мой мужицкий кулак.

Плачь со мной, лейтенант. Не робей-ка.
Я сейчас наизусть.... и сгорю.
Жизнь-машинку, машинку-копейку
в голубом припаркую Раю.

-6-

Цветы не шепчут - говорят.
Во весь гигантский рост
их достигает аромат -
до самых дальних звёзд.

А я молчу и ты молчишь
и сквозь тебя - трава,
Но я шмыгну к тебе,что мышь,
однажды однова.

Я жру колёса и песок
шумит в башке моей
и бьётся дюной о висок-
в мысок семи морей.

И я не смею отделить
молчанье темноты
от жизни на живую нить.
И эта нитка - ты.

Исподтишка схожу с ума
и книжки тереблю.
Сейчас ты скажешь " Я сама
давно тебя люблю."

По крайней мере, твой Амхерст
насквозь меня пророс -
твои крыла, твой горб, твой крест
и куст дворОвых роз.

Твой нежный рот, твой нежный рот -
земля, песок, трава
и те цветы, что в полный рост
не раз, не однова.

-7-

Под вечер анекдоты или карты?
А не трясло б, то можно и в напёрстки?
Но выбрал я и плещется в плацкарте
осенняя эссенция Амхерста.

Пейзаж предполагает матерок,
не то чтобы уж очень - в полнакала.
Шпана кладёт плевки на ветерок -
на сорное дыхание вокзала.

Протиснусь между ними, бормоча
"Где водка? Чую сердцем, где-то рядом."
Куплю "снаряд", заплачу, как свеча,
одну тебя читая над "снарядом".

-8-

И я бессмертием томим,
и я вкушаю бред,
что изрекает херувим
каштана - в сентябре.

Но если бы я только мог
перевести для вас,
что гром поёт, что стонет мох,
я кое-что бы спас

в самом себе, в себе самом
нашёл спасенья нить.
Но вот - молчат и мох и гром
и некого винить.

Бессмертье - поиск языка,
уменье говорить
в немом восторге. А пока
вотще струится нить.