Замаячил луч солнца приветствием "радуйся!",
но при тучах - сейчас на попятный,
вроде ртути воздушной, теряющей в градусе,
что на тело идёт, вероятно,

и к тому наделяет готовностью внутренне,
что дыханье бы, кажется, выскреб,
только муторности обступающей утренней
засветиться в играющей искре б.

Но мороз - как старик тот, что щиплет за бороду, -
и на раз оседают седины.
Не достанет желанья пробраться по городу,
да едва ли - достичь середины.

Всё пространство во вкрадчивый бред околдовано
по дороге бредущего шага
и стоит, словно мытарь какой ото льдов оно,
чья цена - драгоценная влага.

На прозрачном лице его стынет бессонница
белизной застарелой болезни;
неосознанно взгляд с ним касанья сторонится,
но коснуться - ещё бесполезней,

и скользят постепенно глаза до обочины,
где кустарников резкие прутья -
точно вырезавшие слова червоточины
на тяжёлом кресте перепутья,

а деревья - цепочкой, незримо повязанной,
цепенеют, как будто монахи -
в час, когда о любви то немногое сказано
и сказать невозможно о страхе.