Будто новая жизнь, где по-фински ржавеют суставы,
Где в хлеву умножается верно не Вальтер, но скот.
Философские свинки, ухрюкавшись, лезут в составы,
Совершая священный, вполне алхимический сквот.
В куртуазной манере, гнушаясь Москвы и Европы,
Чьим распадом голодных и бедных легко накормить,
Я почти беззаботно сошёл на тропу автостопа.
Сохрани меня, донна, признаюсь тебе напрямик:
У меня в кошельке кошмарьон наскребсот и беднадцать,
У меня на руках сконцентрирован репчатый ад.
Эстафета бродяг – под крестами дороги скитаться,
Этой вере дорожной Вергилий не чинит преград.
А, напротив, меня наставляет сурово и мудро,
Как ниспосланный светоч с твоих непокорных высот.
Политический формулой Эйлера венчано утро,
Белым платьем твоим, Беатриче – смиренный висок.
И с тех пор, как я встретил тебя, полюбил и оплакал,
То ли выдумал, то ли убил (не понять - далека)
Нет печальней поэта. Есть имя, покрытое лаком,
И веревка Морфея, продетая в крюк потолка.