1

Были кудри - сказочный объём
золотых и вьющихся волос.
Я гордился, как Авессалом,
но иное горечью сбылось.

Я ли не любил тебя, отец?
Ты теперь пасёшь в краю Отца
серебристо-розовых овец,
ты - пастух, а не обычный царь.

Я низвержен был и побеждён.
Что тебе от этого, скажи?
Там, где нет ни сыновей, ни жён,
не попустят и обычной лжи.

Всё сбылось, что ты пророчил мне.
Тот повис на дереве, я - пал,
я - швырявший пригоршни камней
в лужицы фамильные зеркал.

я, что ненавидел от души,
я, гудевший, как пчелиный рой,
променявший жалкие гроши
на карман с огромною дырой.

Ты был прав, листавший всякий вздор?
Ты, глядевший на дерьмо и кровь?
Я, текущий злобою из пор,
я любил, прости мою любовь -

мой булыжник в миллион карат
и его неугасимый свет,
потому что ты - мой младший брат,
вот он я, тебя пока что нет.

2

Как течёт, прижавшись к окнам, влага,
как размыт ближайших улиц вид.
Будто влага - это Ависага,
а стекло - стареющий Давид.

Неспокойно мне, подкожной дрожью
ревность отзывается твоя.
Ты - поля, поля с несжатой рожью.
Я - воспоминание жнивья,

что и здесь когда-то колосилась
нежная пшеница. Видит Бог,
надо мною небо износилось.
Видит Бог, что Бог мне не помог.

Сердцу шевелить грудную клетку,
словно куропатке рожь, пора.
Только время выстрелило метко -
вместо сердца - чёрная дыра.

Ты прости меня, но правда это.
Ягве растолкает мертвецов.
Упадут лучи и пламень Света
каждому на голое лицо.

А пока я мёртв. Наполовину?
Разницы не вижу никакой.
Мне сломал податливую спину
родственный безумию покой.

3

Дождь прошёл - унылый и сутулый,
кончилась июльская пора.
И меня страшнее, чем Саула,
донимает юная жара

не в моих, увы, остывших жилах.
Сколько в этом жижицы тоски
Старость, а не зрелость, обнажила
седина, покрывшая виски.

И другой пропляшет пред ковчегом,
а мои дела предрешены.
Кровь моя сорвалась для побега
в темноту зовущей тишины.